Лето обещало быть ягодным. В середине июля до брусники и клюквы ещё далеко, малина только подходила, зато черники на болоте было так много и синела она на кочках так густо, что, казалось, во все глаза призывно смотрела на человека.

Именно в эту пору бывший тракторист Павел Широков отправился за черникой, и там, на болоте, по словам жены Тамары, его заломал медведь. А дело было так. Поначалу ягоды давались Широкову с трудом. Руки его, привыкшие к тракторным рычагам, огрубели, и он не столько брал чернику, сколько давил её. Но постепенно увлёкся, ползал на коленях от кочки к кочке.

Широков и не заметил, как на болоте, только с другого края, появился медведь. Это было медвежье кормовое место, и зверь несколько дней приходил сюда, ожидая, когда черника нальётся податливой мякотью и сластью, и сегодня этот день настал. Хватая и обсасывая ягоды, сопя и чавкая, оставляя на черничных веточках синеватую пену, он бродил по болоту и ни разу не присел, чтобы оглядеться. Человек и медведь сближались, то сворачивая в сторону, то вновь возвращаясь на невидимую линию, следуя которой, они должны были сойтись.

Когда это произошло и они поднялись по разные стороны кочки, Широков от ужаса замер. Но сильнее ужаса было любопытство. Какая-то сила заставила его вглядываться в зверя, отмечая всё в мельчайших подробностях. Помнится, его особо поразило, что передние лапы зверя оказались короткими и, сложенные вместе, едва достигали объёмистого живота, который теперь опустился и как бы расплющился, сделав фигуру медведя похожей на молочную крынку.

С минуту они стояли друг перед другом. Широков неподвижно, а медведь раскачивался из стороны в сторону. В любой миг он мог взъяриться, начать крушить деревья и ломать самого ягодника. И тогда Широков размахнулся и швырнул в зверя корзинку.

Медведь не взъярился, а совершил совсем неожиданное: подался вперёд, опираясь одной лапой на кочку, а другой, с длинными изогнутыми когтями, словно отмахиваясь, шлёпнул ягодника по голове.

Тут только Широков побежал. Сбросив одним взмахом ног сапоги, он уносился со страшного места длинными летящими скачками и, убегая, оборачиваясь, видел между деревьями сутулую спину трусившего следом медведя. Зверь не догонял его, и вскоре Широков понял, что и не собирается догонять, а просто выпроваживает из своих владений. И когда, успокоившись немного, оглянулся в последний раз, медведя уже не увидел. Проводив человека до дороги, зверь возвращался в лес, и путь его отступления прослеживался по вздрагивавшим верхушкам молодых берёз, которые он на ходу задевал.

Домой Широков явился без сапог, без корзины и с царапиной через весь лоб. Напуганная жена Тамара сразу всё поняла и запричитала:
– Ой, батюшки, заломала мужика зверюга лесная! Оставила без кормильца.

«Какой, к лешему болотному, кормилец, – подумал Широков, который давно был безработным. – Сама утром пилила, что сижу без дела. Из-за тебя в лес и попёрся».

И хотел было сказать ей об этом, как и о том, что никто его особо не ломал, с медведем они расстались мирно, но вместо слов у него вырвалось рявканье, очень похожее на звериное.

Жена испугалась ещё больше и выбежала во двор.

– Убили мужика, голову оторвали. Куда только милиция смотрит! – Тамара, когда хотела сообщить что-нибудь важное, не моталась, наушничая, по соседям, а выскакивала во двор и полошила всю округу.
– Кто убил-то, – недоумевали соседи, останавливаясь у открытых ворот. – Мы твоего Павла сегодня утром видели живого.
– Медведь заломал, зверюга лесная. Он уже и не говорит совсем, только рявкает. Теперь или дурачком станет, или омедведится окончательно, будет на людей бросаться.

Тамара кричала так убедительно, то добавляя в голосе трагического звона, то переходя на плачущую скорбь, что Широков наконец и сам напугался: может, в него действительно, лишив речи, вселился медвежий дух. И, напуганный, до вечера просидел дома, пробуя втайне от жены разговаривать вполголоса, но в ответ из горла доносилось лишь хриплое ворчание. А когда вечером вышел на улицу – жена отправила в магазин, – оповещённые Тамарой об омедвеживании мужа соседи смотрели на него так, словно он прямо на глазах мог обрасти шерстью или встать на четвереньки. Успокаивало лишь одно: собаки, обычно чующие дикого зверя издали, на Широкова не лаяли.

На этом вечерние события не закончились. Уже в сумерках пришёл Серёга Дворкин, приятель Широкова и тоже бывший тракторист.
– Живой ещё? – с преувеличенной бодростью спросил он. – А то твоя расколоколила на весь свет, я и правда подумал, что ты кончаешься, – и так как Широков ответить не мог, понимающе кивнул: – Ты не стесняйся, Паша, молчи. Это даже к лучшему – помолчать. Умные люди всегда немногословные.

Серёга полез в карман, достал бутылку.

– Я к тебе чего пришёл? Лечить тебя буду. Это как в тракторе: если заклинит, надо смазать. Вот мы и смажем, – и стал разливать по стаканам.

После Дворкина, ближе к полуночи, явился новый посетитель – участковый милиционер Гаврилов, молодой парень с лейтенантскими погонами. С любопытством взглянув на понурого Широкова, спросил у жены Тамары:
– Это правда, что его косолапый заломал? Может, в лесу с кем подрался?
– А кто же ещё, кроме этого зверюги, – Тамара обиделась, что ей не верят. – До сих пор молчит – видно, от испуга.

Участковый и сам хотел, чтобы на пострадавшего напал медведь. Он давно мечтал добыть такого редкого зверя, но лицензии на отстрел не давали. Теперь, после случая с Широковым, отстрел разрешат. И было даже немного обидно, что Широков почти не пострадал, – для верности не мешало бы к его немоте и царапине добавить парочку сломанных рёбер.

– Боюсь, как бы инвалидом не остался, – добавила жена.
– Не останется, – весело пообещал милиционер и присел к столу писать протокол. – А где пострадавший с медведем встретился, он не говорил? Ну да, конечно не говорил… Ладно, сами выясним, организуем засаду.

Широков знал об охотничьей страсти Гаврилова, знал, что в его казённой квартире уже висят чучела голов лисы, лося, волка и барсука. Не хватало лишь медвежьей головы. И по оживлённому виду участкового догадался, что за ней, за медвежьей головой, и явился он среди ночи, не мог дождаться утра.

– А ваш муж в лес не выпивший пошёл?
– Нет, трезвый. Он, как безработным стал, не пьёт. Я чего его за ягодами послала? Думала, наберёт корзинку, продам приезжим, хоть какая-нибудь от него польза будет.
– От сегодняшних мужиков пользы не много, Тамара Васильевна, тут вы правы.

Они разговаривали о Широкове, как будто его, Широкова, рядом не было. Так обычно врачи говорят у постели больного, не интересуясь, слышит он их или нет.

Тем временем участковый закончил свой протокол.

– Подпишите, Тамара Васильевна, – Широкову он почему-то подписать протокол не предложил, как будто тот лишился не только речи, но и грамоты. – Вот и отлично. Завтра протокол занесу в Госохотнадзор, получу разрешение на отстрел, и точка – оформим мишку на вечное поселение.
– Вы уж постарайтесь, товарищ участковый, – заискивающе заметила Тамара. – На вас, защитника, одна надежда. А то житья от зверья не стало.

Перед уходом Тамара налила участковому из бутылки, что оставил Серёга на лечение, а мужу не налила. «Все они, бабы, ведьмы, – расстроился Широков, а про милиционера недружественно подумал: – Этот стрелялка, если бы мог, и мою голову присоединил бы к своей коллекции».

Через неделю в кабинете районного инспектора Госохотнадзора состоялось совещание. Решали, насколько опасен напавший на человека медведь и не следует ли в таком случае организовать его отстрел. Позвали и Широкова, как единственного и главного свидетеля.
Когда он собирался на совещание, Тамара недовольно заметила:
– Куда ты пойдёшь, бессловесный, людей смешить? Лучше бы в лес отправился за корзинкой и сапогами, может, ещё лежат, дожидаются тебя. А медведя всё равно засудят.

«Это мы ещё посмотрим, – подумал Широков. – Они бы лучше соседского борова судили, который у нас в огороде сотку картошки разрыл». И ушёл рассерженный, громко хлопнув дверью, чтобы показать Тамаре, что он и бессловесный может шуметь.

День выдался жаркий. От двух озёр, омывавших город, как от зеркал, по потемневшим стенам домов пробегали солнечные зайчики. От этого казалось, что дома по-стариковски застенчиво улыбаются, радуясь хорошей погоде. Дорогой встретился Серёга Дворкин.

– Держись, Паша, не выдавай медведя, – сказал Серёга и добавил, повторив тайные опасения Широкова: – Участковому только волю дай, он и наши с тобой головы на стенку повесит.
Жена Тамара оказалась права в одном: совещание напоминало суд. Председательствовал хозяин кабинета, инспектор Госохотнадзора, рядом за столом сидели и спорили участковый Гаврилов и старший егерь. Милиционер медведя обвинял, старший егерь защищал. Когда Широков вошёл, председательствовавший инспектор облегчённо сказал:
– Ну вот и свидетель, теперь все в сборе.
«Подсудимого не хватает», – усмехнулся Широков, представив, что бы началось, появись здесь медведь, и, проходя мимо открытого окна, глянул вниз, выясняя, с какой высоты пришлось бы прыгать судейским.
– А какая от него польза? Всё равно показания не даст, – вскользь заметил участковый Гаврилов и напористо повернулся к егерю: – Ты брось мне со своей защитой животного мира. В школе проходили. От этого животного мира самим пора защищаться. Угроза жизни человеку – реальная опасность.
– Что-то не припомню, чтобы в нашем районе кто-нибудь от зверей пострадал. Скорее на городской улице бандит по голове настучит.
– Ты бандитов не трогай! (Тут все, кроме участкового, улыбнулись.) Я не в том смысле, чтобы не трогать… Тьфу ты, – милиционер запутался. – Я в том смысле, что начался ягодный сезон. Следом пойдут грибы. Люди ринутся в лес, а там медведь шатается.

Участковый и егерь спорили, видимо, уже давно, по очереди подбрасывая, как гирьки на разные чашечки весов, доводы в свою пользу. Пока было неясно, кто в споре побеждает, чьи гирьки окажутся весомее. Широков присел и стал слушать.

– Шатуны зимой бывают, а летом медведи смирные, – кротко пояснил егерь.
– Как же, смирные. А пострадавшего кто, заяц задрал?
– Никто его не драл. Он со своей царапиной даже в травмпункт не обращался.
– При чём здесь царапина?
– Да притом. Захотел бы твой медведь…
– Не мой, а твой.
– Ладно, мой. Захотел бы ударить по-настоящему, Широкову голову бы с плеч снесло. Рубанул бы, как топором.
– Ну и сравнения у тебя… Словно у лесоруба, – и дальше ударил в самое слабое место защиты: – Но ты хоть понимаешь, что обычному ребёнку и такого толчка хватит? Можешь поручиться, защитничек, что этот смирный зверь завтра на ребёнка не набросится и тихо так его по головке не тюкнет? Кто тогда ответит?
– Не торопись, Гаврилов, – сдержал участкового председательствовавший инспектор. – Ты со своей милицейской колокольни смотришь, а тут надо с разных сторон посмотреть.

Инспектор ещё не решил, чью сторону принять, и свою самую весомую гирьку на весы класть не торопился. Он чувствовал, по опыту знал, что зверь не виноват. Просто прогнал человека со своих кормовых угодий, иначе Широков действительно не отделался бы пустой царапиной. Но после слов участкового о детях задумался: «А ведь прав милиционер. Если мер не принять, не медведя, самого засудят».

Прояснить дело мог один Широков, но тот молчал. Только согласно кивал, когда говорил егерь, или возмущённо мотал головой на слова участкового.

– Что ты всё молчишь, Широков? – с напрасной надеждой спросил инспектор. – Что ты всё головой трясёшь, как конь на водопое?
– А что ему сказать, – снова съязвил участковый, понимая уже, что берёт верх. – Он у нас на зверином языке объясняется – рявкает не хуже медведя… В общем, так, предлагаю голосовать. Кто за то, чтобы организовать отстрел опасного зверя? Я – за.
– Погоди, – попробовал оттянуть время инспектор. – Не беги впереди паровоза. Может, Широков ещё даст показания.
– Ага, через год, а мы подождём.

Широков слушал перепалку и всё больше и больше жалел зверя. Наверное, Тамара говорила правду, и в него действительно вселился медвежий дух. Все эти дни он неотступно думал о медведе и был уверен, что и лесной житель думает о нём. Словно в тот миг, когда они столкнулись в черничнике нос к носу, проскочила между ними искра мгновенного доверия и понимания. Уверенность была настолько сильной, что, забываясь, Широков ночами тихонько рыкал и ему казалось, будто он слышит из лесной чащобы ответное добродушное урчание.

И от обиды, беспомощности, жалости – как-то так вышло – Широков заплакал. На него не обращали внимания, а он сидел и тихо плакал, ощутимо представив, как идущая от участкового угроза уже достигла самых потаённых уголков леса, переполошила всех зверей, заставила заволноваться и медведя, который, встав на задние лапы, с тревогой глядит в сторону города, втягивая носом дующий оттуда ветер. Отныне он обречён. И чем бы ни занимался: спал днём у поваленной сосны или охотился, прячась в засаде у озёрного берега, где на мелководье резвятся щурята, – за каждым его шагом будет следить холодный и пустой взгляд охотничьего ружья, и, когда его станут убивать, он так и не поймёт, в чём провинился.

И если на болоте Широкова заклинило, то от слёз словно вышибло пробку, и он вдруг подал голос:
– Не… не надо. Медь… медьмедь не виноват.

Первые слова дались ему с трудом, на ощупь. Так на ощупь бредёт по грязной дороге путник, раздумывая перед каждым шагом, куда поставить ногу. Инспектор недоверчиво посмотрел на свидетеля.

– Смотри-ка, заговорил. Давай-давай, не тормози.
– Валяй, Широков, – обрадовался старший егерь, уверенный, что теперь пострадавший накидает на его чашечку доказательств с избытком.
– Это ещё неизвестно, кто на кого первым напал, – сообщил обрадованный поддержкой Широков.
– Ты, что ли, первым?
– Я и напал.

И Широков стал рассказывать.

Домой он вернулся победителем и очень гордился, что спас медведя.

– Хорошо, что я заговорил, а то кокнули бы Михаила Потапыча Топтыгина. Инспектор так и записал в протоколе совещания: «Отстрел медведя считать нецелесообразным ввиду отсутствия у животного агрессивных намерений».

Начав говорить на совещании, Широков продолжал рассказывать о медведе и дома. Говорил он теперь безостановочно и вскоре всем надоел – и жене, и соседям, и даже другу Серёге Дворкину. При этом он порывался идти в лес и сообщить Михаилу Потапычу, что опасность миновала.

Эта мысль – увидеться с медведем, который, волнуясь, ждёт от него добрых вестей, – долго не оставляла Широкова. Он действительно стал ежедневно ходить в лес. Уже и черника отошла, а за ней брусника, грибы и клюква, на болоте по утрам подмораживало лужи, а он всё ходил и ходил и искал медведя.