Из-за своей вопиющей рассеянности я вечно попадаю в неприятные истории. В последний раз влипла в бутике.

Они обозвали себя «Бутик «Женское счастье» – а на самом-то деле это была одна из сотен стеклянных крошечных, мертвенно освещённых синим светом каморок в ЦУМе. В каморке продавались дешёвые сумки из Китая под пышными европейскими марками.

Сумки теснились в витрине и на полках, гроздьями висели на контейнерах и крючьях, кучами были навалены на полу. Чтобы извлечь приглянувшуюся вещь, приходилось протискиваться по узким тропинкам и расшвыривать, раскапывать горы разномастных изделий из кожзаменителя.

Я повесила свою потрёпанную сумку на плечо и по локоть погрузила обе руки в благоухающее едким клеем женское счастье от Диора, Гуччи и Версаче. Вроде этот рюкзачок ничего… И тот тоже.

– Женщина, вы там ближе, передайте ридикюль.

Чтобы не потерять будущие покупки, я повесила их на локоть и протянула даме искомый ридикюль.

Некстати зазвонил телефон. Я, как воспитанный человек, не могу на людях громко обсуждать личные дела. Полушёпотом разговаривая и жестикулируя, направилась к выходу… Цоп! Две скучавшие продавщицы встрепенулись, подлетели, подхватили меня под белы рученьки.

– Нет, Валь, смотри, как изощряются воришки! Прижала локтем сумки, как будто по телефону разговаривает, – и пошла, и пошла. Вся из себя деловая. А на вид приличная женщина!

Плохо то, что я с приглянувшимися рюкзачками успела шагнуть за стеклянный периметр. То есть была застукана на выносе товара с корыстной целью. Имея злой умысел. Намереваясь обогатиться противозаконным способом. На краже, одним словом, – и о том красноречиво свидетельствовали видеокамеры, засёкшие меня с трёх ракурсов.

– Я всё видела. Эти обнаглевшие торгаши опорочили подозрением ваше честное имя. Нанесли моральный вред. Нужно их привлечь, – на улице меня догнала запыхавшаяся дама с ридикюлем. – Вам поможет только баб-Нюра. Вот адрес. Идите прямо сейчас, пока не перегорело.
– А ничего, что без звонка, без предварительной договорённости? – я вертела самодельный картонный квадратик-визитку. – Да и поздно. Наверно, она уже спит – бабушка всё-таки.
– У неё бессонница, принимает практически круглосуточно. В общем, увидите – всё поймёте.

Я сама могу прекрасно постоять за себя. Но о баб-Нюре слышала давно: вот и прекрасный повод познакомиться. Тем более жила она, как выяснилось, недалеко от меня.
Блочная хрущёвка, пятый этаж без лифта. В подъезде крепкая железная дверь с кодовым замком. Внутри бедненько, старенько, но чистенько. Вкусно пахнет свежей краской и мелом, лестницы и площадки влажные, только что помытые.

Навстречу спускалась задумчивая женщина со свёртком под мышкой. Из свёртка капало и пахло рыбой.

– Будьте добры, не захлопывайте! – за мной юркнул дедуля, пыхтя и стуча палкой, карабкался вслед на пятый этаж. – Вы к баб-Нюре? Я за вами.

Уже интересно.

Нажала на кнопку.

– Не звоните, у неё открыто, – старичок меня догнал. Стоял, перегнувшись через перила, отпыхивался. В прихожей сразу рухнул на обитый дерматином диванчик, обмахиваясь кипой скреплённых бумажек. – Уф! Сегодня немного народу.

На стенах в прихожей висели просветительские диаграммы и графики, как в больнице. На одной схеме красовался гигантский пельмень в разрезе, примерно в масштабе 1:10. От него во все стороны расходились стрелочки-указатели: вес пельменя, размеры защипов по ТУ, толщина тестяной оболочки, процентное соотношение фарша и теста, состав начинки…

Рядом на стенде висели распяленные мужские носки в трёх стадиях изношенности: новые, ещё с этикеткой, протёртые до прозрачности на пятке, дырявые… Надеюсь, постиранные. Под носками краткая памятка: что-то о присутствии синтетических волокон для прочности чулочно-носочного изделия.

Старичок заметил мой интерес.

– Баб-Нюра проверяла носкость эмпирическим методом. Надевала пяткой кверху и носила три месяца – сносу не знали. Чего они делают-то: нарочно пятку вывязывают из гнилых ниток! – дедок восторженно застучал палкой. – Разок наденешь – дырка! А их, носки-то, мильёнами выпускают. Вот и считайте. Чулочно-носочная мафия в действии.

Из кухни доносился возбуждённый женский голос:
– Говорю специалистам: так и так. Жарю фарш – половина воды. Половина! Подскажите, говорю, как на мясников в суд подать. А специалисты от компьютеров не отрываются, лениво так: «Уже подавали, и не раз. Ни одного выигранного дела. И вам не советуем: только на судебные издержки потратитесь». И ещё говорят: «А не боитесь встречного иска за распространение клеветнической информации?»

Я заглянула в кухню, больше похожую на лабораторию. Только вместо штативов, реторт и колб повсюду – на столах, подоконнике и даже на полу – теснились блюдечки, стаканы, миски, дуршлаги, ситечки, тёрки. Как будто всю посуду повынимали из шкафов.

В посудках виднелось что-то скукожившееся и потрескавшееся, что-то прокисшее, поросшее плесенью. На плите смачно плевалась жиром сковорода. Рядом булькала, кипела кастрюлька, в ней выпаривалось бурое месиво, источая запах грязного белья.

– Слышите? Слышите? – волновалась посетительница, водя носом: – Я им: испорчено, – а они: экспертиза платная. И называют сумму несусветную. А у меня пенсия.
– Как вам? Лаборатория Пенсионерского! – гордо подмигнул дедок.

За кухонным столом восседала высокая суровая старуха в сдвинутых на кончик носа, как у Познера, очках. С важным сосредоточенным видом капала чёрную жидкость в блюдечко с мёдом. Мёд на глазах синел.

Старуха удовлетворённо кивнула и записала что-то на бумажке.

– Иван Савельич! – крикнула она старику в прихожую. – Принесли копии сертификатов?

Со мной разобралась быстро. Сунула визитку с телефоном бесплатного юриста: «Старательный мальчик, колясочник. За своих, льготников, горой стоит. Как раз защищает диплом, что-то о пищевом и торговом хаосе в эпоху дикого капитализма». А дальше я осталась из любопытства, села незамеченная в уголок, чтобы не мешать.

То и дело хлопала входная дверь. Посетители вынимали из сумок… Что только они не вынимали! Продукты, требующие сложного исследования, баб-Нюра откладывала и назначала время для получения результата, записывала в журнал. Простейшие тесты проводила тут же, на глазах у изумлённой публики.

Стучала по крупному румяному яблоку костяшками пальцев.

– Слышь, звук гулкий, как в бочонок? Пустое внутри, с гнилой сердцевиной. Какие свежие яблоки в мае? Мало ли что на этикетке напишут, а ты верь больше. У свежего яблочка стукоток глуховатый, крепкий, тугой.

Капала йод в сметану, творог и томатную пасту. Распускала сливочное масло в горячей воде и гадала на масляной гуще. Сыпала муку в уксус и наблюдала реакцию. Обёртывала мясо в салфетку. Плавила в блинной сковородке сыр. Поджигала спиртосодержащую жидкость.

– Не отравлюсь ли? – волновался, по-девичьи рдел скулами испитой мужик.
– Не отравишься, пирожочек мой. Вишь, проволоку раскалила, опустила – почти не пахнет. Подожгла – горит синим огнём. Был бы метиловый – вонял бы чёрт-те чем и зеленью отдавал… А ты бы, Николай, бросал лосьоны-то пить. Румянец у тебя нехороший, лихорадочный. Сам сгоришь внутренним огнём.

Иногда баб-Нюра снисходила, объясняла свои действия.

– Во-от, пирожочки мои. Видите, облила водкой колбасный срез? Покраснело – смело выбрасывайте: подделка.

Поматывала-покачивала молоко в узком стакане, внимательно изучала потёки на стенках стакана. Проводила органолептический контроль творога: осматривала, нюхала, пришлёпывая губами, обминала языком рассыпчатые творожные крупинки. Комментировала вдумчиво:
– Ощущение плёнки на языке… Будто свечку во рту держала. Мылкий привкус… – и выносила безапелляционный вердикт: – Трансжир.

Древней старушке, которую под руки довели до стульчика, баб-Нюра крикнула в ухо:
– Прокопьевна, пирожочек мой, я ж тебе толковала: яйца кидай в воду, в солёную. Всплывут – лежалые. Потонут – свежие.
– Не вижу, слепая, – шамкала Прокопьевна. – На рынке божились: утрешни, мол, тёпленьки, тока из-под куры.

Диетические утренние яйца весело бултыхались в воде, постукивали друг о дружку и ни в какую не хотели опускаться на дно.

К полуночи поток посетителей иссяк. Остались три женщины, да старичок Савельич цвёл среди нас – как алая роза среди крапивы. Я «одной ногой» сбегала в лавочку на углу. Купила хорошего зелёного чаю, шоколадных конфет. Баб-Нюра аккуратно убрала своё лабораторное хозяйство, прикрыла приборы и реактивы чистой тряпицей.

– Чего хотела-то, Лиса Патрикеевна? Вижу ведь, егоза: хвостом метёшь. Какого лешего в газету? Ничего не скажу – хоть режь.

Она зачерпнула щепотку чая, присмотрелась, растёрла в пальцах. Заварила, бросила в чашку ломтик лимона, испытующе посмотрела на свет. Одобрительно кивнула. Потом, прищурившись, причмокивая, важно перекатывала конфету во рту.

– Чайный лист хорош, свеж, первого сбора, верхушечный. Без мусора, без краски. Вишь, посветлел от лимона. А с конфетами не угадала, – она выплюнула в обёртку сладкий коричневый комочек. – Вот что я скажу, пирожочки мои: не шоколад это – не тает. Подделка голимая.

Даже в свободное время в баб-Нюре не дремал строгий контролёр.

– Вон, тоже читала в газете, – встряла одна женщина. – Про конфеты-то. Пишут, те берите, эти не берите.
– Верь им больно, газетам. Там какой производчик больше заплатит – тот и хорош. Враньё всё.
– А то ещё кошка есть, эксперт. Какую-то сметану лакает – за уши не оттащишь, от другой шерсть дыбом и бежит. Кошку не обманешь.
– Кошке капнешь валерьянкой – она уксус вылакает.
– Вон у нас какие беседы грамотные, научные, разумные, – простодушно радовался Савельич. – Вот она какая, наша лаборатория Пенсионерского!

А про баб-Нюру я всё-таки выудила необходимые сведения у словоохотливой соседки на скамейке у подъезда.

До пенсии та служила контролёром ОТК на секретном заводе. Одна растила сынка: хороший парень, умница, студент. А тут вернулся из армии друг, одноклассник, прямо с поезда. Решили компанией отметить в общежитии. Поздно, магазины уже закрыты. Да и «водку пить не комильфо», сказал кто-то из компании. Купили у таксиста дорогое виски в красивых чёрных бутылках с золотыми этикетками.

Семерых увезли в реанимацию. Четверых откачали, трое ослепли, а сынок умер в «скорой» – не довезли. Главное, он до того в рот не брал, дембель подначивал: «Мужик ты или кто?»

Нюра похоронила сына и запила: страшно, до черноты, до безобразия, как только женщины пьют. Однажды валялась у подъезда под этой самой скамьёй, а мимо белокурая девочка лет трёх идет с мамой. Остановилась и стишок нараспев читает: «Тётя спит, она устала, ну и я иглать не стала!» Сынок этот стишок в детстве с табуреточки гостям читал.

Никто не видел, а Нюра, подняв косматую голову, видела: благолепное сияние от малышки исходило, плавало вокруг полупрозрачным розовым облачком. И махонькие стрекозиные крылышки трепетали.
Может, в алкогольном угаре померещилось. Может, то кисейное розовое платьице топорщилось, а рукавчики ветром подняло. Но Нюра видела: ангел, ангел, какими их на картинках рисуют! Сынок с того света мамке пальчиком погрозил.

Подняла скрюченные пальцы с чёрными сбитыми ногтями, неумело обмахнула себя трясущимся крестом: «Осподи, осподи», – хотя никогда в Бога не верила.

Отмокала в ванне сутки. Два дня выносила из квартиры хлам и пустые бутылки. Месяц отбивалась от собутыльников-алкашей, спускала их с лестницы. Более-менее привела себя в божеский вид, пошла и записалась на компьютерные курсы в районную библиотеку.

Первое, что натыкала пальцем: отравление метилом. Программа тут же выдала ссылки на пищевой фальсификат…

А ту девочку баб-Нюра встретила в магазине. Малышка канючила: «Хочу-у». Молодая мать, не глядя, равнодушно брала и швыряла в корзину сладости в блестящих ярких бумажках, прозрачные коробочки с пирожными, хрустящие пакеты ядовитых расцветок.

У баб-Нюры сжалось сердце.

– Что ж вы, мамаша, своё дитя травите?
– Да какое ваше дело?

Вышли с дочкой, сели на лавочку на припёке. И малышка с довольной замурзанной рожицей лижет мороженку. Баб-Нюра как бы нечаянно подсела рядом.

– Хочешь, детонька, фокус покажу?
– Опять вы?! Что, полицию вызвать? Отстаньте, сумасшедшая старуха! Совсем чокнулись со своим здоровым питанием.
– Мама, хочу фокус!

А баб-Нюра торопится.

– Положи бабе на ладошку кусочек своей мороженки – и на солнышко. Если мороженка из молока – лужица будет беленькая.

Вместо молока образовалась мутная белёсая жижица с хлопьями. Баб-Нюра вытерла липкую руку платком.

– А что это значит?
– А значит, пирожочек мой, мамка тебе бяку купила.
– Странно, – молодая женщина вертела в руках обёртку, – написано: сто процентов цельного молока…

В тот же вечер молодая мать поднялась в тридцать третью квартиру, смущённая:
– Баб-Нюра, а вот детский кефирчик, дочка его обожает. Проверьте, не подделка?

На входной железной двери висел листок: «Вход в квартиру №33 запрещён… Незаконная предпринимательская деятельность… Нецелевое использование жилой площади… Нарушение режима проживания… Пожарная безопасность… Сигналы соседей… Противозаконное нахождение подозрительных лиц, не проживающих в подъезде… Антитеррористические мероприятия…» Подпись: управляющая компания.

Снизу, шрифтом помельче: «В случае неповиновения объявить общественное порицание на общем собрании жильцов, выселить через суд». Я карандашиком дописала: «И за ересь подвергнуть сжиганию на костре».

Размышляя о возможной связи баб-Нюры с террористами, поднялась на пятый этаж. За дверью мёртвая тишина, на звонок никто не ответил. «Прикрыли лавочку!» – через натянутую цепочку торжествующе сообщил хрящеватый носик – и соседская дверь захлопнулась. Ясно, откуда сигналы.

У подъезда за скамейкой, источая тяжёлые алкогольные пары, лежало тело в знакомой баб-Нюриной жёлтой кофточке.

– Не возитесь, бесполезно, – сказала проходившая женщина. – Второй день пьёт. Отлежится и пойдёт домой.

Где, в какой книге читала: «Несказанная тяжесть опустилась на её душу…»?

Дома, вздохнув, включила компьютер. Полезла в интернет узнать, хорошее ли подсолнечное масло купила. Собственно, с этим и шла к баб-Нюре. Запустила первый попавшийся ролик.

– Так вот, пирожочки мои… Тут ведь кто что болтает. Что если на дне в бутылке растительного масла бултыхается муть – значит, натуральное. Кто наоборот: мол, негодное масло, плохая фильтровка, просрочка, прогорклость. А я так считаю, пирожочки вы мои…

Знакомый голос с хрипотцой. Колдующие над столом морщинистые руки. Очки на кончике носа. А вот и баб-Нюра своей персоной, в знакомой кухоньке что-то химичит со строго и значительно поджатыми тонкими губами!

Я захлопнула ноутбук и помчалась к баб-Нюре: меня разрывали тысячи идей. Отредактируем текст, раскрутим, назовём «Мастер-класс баб-Нюры»…

Бежала со всех ног, мелькали фонари, дома, кустарники, скамейки. Под скамейкой у подъезда, укрытый штопаной цыплячьей баб-Нюриной кофточкой, спал Николай.

Теперь баб-Нюра продолжает свою антитеррористическую деятельность в подпольном режиме.