Мы были ещё достаточно молоды и бесстрашны, работу свою любили и легко поднимались по карьерной лестнице. Коллектив подобрался отличный, просто одна семья – дружная и доброжелательная. Менялось название организации, уходили и приходили начальники, подразделение наше то объединяли с другим, то разъединяли, но в целом всё оставалось так же спокойно и надёжно. Но вот спустя годы над нами нависли тучи.

Новый год мы встречали у него дома, с друзьями. А весной стали близки уже физически. Мечтали, как я дождусь его из армии, какая у нас потом будет семья, друг друга называли мужем и женой. Казалось, жизнь уже определена, осталось только поставить в известность родителей и дальше следовать нашему плану. Но в какой-то момент мама Андрея вдруг запретила ему со мной встречаться. Уже наступило лето, каникулы, и она просто посадила сына под домашний арест.

Давно я не встречал Новый год в родном Петербурге. В последний раз так весело – двадцать лет назад. Тогда я учился на первом курсе института, и у меня была пара друзей из ПТУ. Теперь эти училища называются лицеями. Тьфу! Ну какие лицеи? Пушкины с Дельвигами там изучают строение сливного бачка? А тогда слово «путяга» звучало гордо и немного пугающе.

Я-то застал уже новый лифт. Он сиял металлическим блеском, радовал светлым нутром, а в зеркалах отражались довольные лица граждан. Но приятель застал время, когда вверх-вниз моталась ещё прежняя кабина. Однако она была не простая, а с наворотами. Видно, ещё при строительстве посчитали, что негоже в доме высокого предназначения ставить стандартный лифт, и оборудовали его дополнительными функциями.

До десяти вечера со мной сидели девушки-продавщицы, работавшие посменно. Они свободно говорили по-английски: «хелло», «сэнкью», «фифти долларз». Меня это восхищало. Аня приехала в Петербург из Владивостока. Приветливая и красивая светлой деревенской красотой, она знала себе цену и на работу ездила на такси, что в месяц обходилось ей в ту же сумму, которую зарабатывала. Иногда она отлучалась с рабочего места, чтобы посидеть в кафе с друзьями, дорого одетыми людьми в два раза её старше.

Когда мы встречались, Саша провожал меня до дома, в щёчку целовал, а спать шёл к Вале. А я любила, страдала и ждала. Так тот год и прошёл. За это время мне много «хорошего» пришлось выслушать от мамы – не нравился ей Саша, не хотела меня за него отдавать. Но в феврале мы поженились, и всё бы хорошо, только вот приворот работал. Его тянуло к этой Вале, а в нашей интимной жизни были одни проблемы.

Со школьным хором мы в своё время выступали на разных городских мероприятиях и иногда ездили петь в пригородные дома отдыха и санатории. А однажды на День Победы выступали в госпитале для ветеранов. Война закончилась незадолго до этого, и зал был набит битком самыми настоящими ветеранами. Пару композиций мы спели нормально, а потом, на песне «Враги сожгли родную хату», все затряслись от рыданий – и наша солистка Ира Ромина...

Потом отец завёл себе женщину и однажды забрал меня у матери. Не помню точно, сколько мне тогда было лет. Эта женщина – я звала её мама Галя – окружила меня настоящей любовью и заботой, я чувствовала их всё время. Но отец почему-то с ней тоже расстался, а меня отправил обратно, к матери и бабушке. Помню, как он перевёл меня через небольшой ручей, а там уже и наша хибарка-землянка. Остался в памяти и адрес: Набережная улица, 135.

Раньше никаких странностей за соседкой не замечалось. Но как только начали всех поголовно заставлять идти в колхоз, она стала вытворять такое, хоть святых выноси. С утра пораньше выходила на улицу и горланила песни, в том числе и непристойные. При этом на глазах у всей деревни не менее часа ходила, балансируя, по жёрдочкам своего забора не хуже циркачки. «Помешалась баба, непорядок у неё с головой», – решило колхозное правление и оставило Акулину в покое.

Поэтому из всего надувного мы купили Давиду только нарукавники. Мальчонка, конечно, иногда восхищённо посматривал на всякие матрасы и круги, но дисциплинированно не настаивал на покупке. Тем более что у его новых друзей этого добра было в избытке. Давид иногда обменивал водяное ружьё на зелёненький круг и рассекал воды Средиземного моря, как моряк с потерпевшего крушение «Титаника».

Я начала замечать изменения в своём женском здоровье, естественно, обратилась к гинекологу. Врач популярно объяснила: если не пролечусь – разовьётся бесплодие. Выписала лекарство, предупредив, что оно имеет абортивное действие. Я сразу купила таблетки на весь лечебный курс в надежде, что оно поможет и опасность минует.

Пока шло следствие, я неоднократно беседовал с Ниной. Она клялась и божилась, что ни рубля никогда не брала себе, а всегда по квитанциям отдавала все деньги в бухгалтерию. Решено было передать дело в товарищеский суд. И вот 23 сентября 1974 года в 18 часов собрали работников нашей больницы. Прибыл и старший следователь районного отдела милиции, майор. Итак, люди собрались, – а Нины нет. Подождали час – нет её ни на работе, ни дома.