Мама устроилась в столовую, убирала со столов посуду. А по вечерам бегала с подружками на танцы. Там и познакомилась с моим будущим отцом. Все её отговаривали от отношений с ним: мама, хотя и не красавица, но высокая, стройная, а отец маленький и уже тогда пузатенький, вместе они смотрелись комично. Но многие из сверстниц уже успели выскочить замуж и даже родить, а на мою маму женихи особо не заглядывались. И она отвечала подружкам, что у них имена начинаются на одну букву, так что они должны быть счастливы.

Переночевала она у меня и попросилась домой. Пока ехали, смотрела на неё, и всё вперемешку всколыхнулось во мне – и злость, и ненависть, и жалость, и обида. Мать попросила денег, но я не дала – всё равно отдаст «бедной доченьке». Сама купила ей продуктов, помыла посуду, муж натаскал дров, затопили печку. А она всё «дочка» да «дочка». Я не выдержала, не попрощавшись ушла в машину. Когда тронулись в обратный путь, позвонила старшей сестре и разрыдалась. Не ожидала, что плакать буду.

Полгода этот Анатолий писал ей письма, обращался за различными житейскими советами – наверное, мог и у своей матери спросить, но ему было приятно общаться с бабушкой. В одном из писем он спросил: «Ангелина Васильевна, нет ли у вас знакомой девушки, которая захотела бы переписываться со мной?» Она ответила: «Если хочешь, пиши моей внучке». Мне же не сказала ни слова. Через некоторое время я получила письмо от незнакомца. Это показалось очень странным, но я ответила, поскольку он сослался на знакомство с бабулей. Два месяца от него не было ответа, и я уже забыла.

Сколько ей отмерено жизни, неведомо. Её стадия болезни непредсказуема: может протянуть лишь пару месяцев, а может и два-три года. Да и вообще все эти прогнозы – дело неблагодарное, поэтому больше не стану на них концентрироваться, как Бог даст. Ведь всё зависит от многих факторов: от образа жизни, душевного состояния, желания жить, в конце концов. И, разумеется, смысла – ради чего жить. А у неё как раз сильнейшая мотивация – особенный ребёнок.

Постояв, спускаетесь обратно и снова проходите мимо ящика и, не удержавшись, открываете его в надежде увидеть письма от школьных друзей, от девушки, с которой танцевали первый в жизни медленный танец, от литературного консультанта республиканской молодёжной газеты, тепло отозвавшегося о ваших первых стихах… А во дворе срубили акации, дававшие некогда спасительную тень. И выросла большая ель, которую, наверное, жильцы украшают к Новому году.

Мой отправился туда без машины, ибо предполагалось возлияние. Сказал, что вернётся часам к одиннадцати-двенадцати. Что ж, никаких проблем. Не дёргала его, не звонила – пусть веселится, в кои-то веки. Время приближалось к полуночи, и я, следуя поговорке, что дурные вести дойдут быстрее, чем хорошие, со спокойной совестью завалилась спать. И вдруг будто кто-то толкнул – вскочила. Ещё раз убедилась, что мы с мужем всё время находимся на одной волне. Глянула – уже почти час ночи, а его нет. Обуяло беспокойство.

Считала, что свободолюбивые животные предпочли бы усыпление пожизненному заключению в тесной грязной клетке. За железными прутьями старая кошка вылизывала выводок. Из копошившейся попискивающей кучи они выбрали самого слабого и некрасивого, самого жалкенького крошку. Напрасно малыш неслышно раззевал розовый голый ротик и пытался пробиться к соску – понятно, что обречён. Невесомый, несуразный, немедленно обмочившийся комочек назвали пышным именем Роксана. Пришлось соответствовать. Через два года это была изящная, гибкая, чёрная, как южная ночь, красавица с египетскими миндалевидными, холодно мерцающими глазами.

Не одобряла жена в Харитоныче и увлечения политикой, с его-то сердцем. Вон, в октябре девяносто третьего угодил в кардиологию. На полном серьёзе собирался тогда в Москву, выбивал отпуск за свой счёт. Врачи запрещали, а Харитоныч упрямо не отходил от радио. Ещё не остыли тела защитников Белого дома, а целый день в эфире торжествующе, визгливо наяривали трактирные привязчивые наигрыши. «Пропал Калабуховский дом. Быть шабашу», – подумал тогда обречённо Харитоныч. Так оно и вышло.

Очередная ночь прошла без происшествий. Обычно к восьми утра дверь отпирали – и заходи, кому приспичило. Бибинур, позёвывая, привычно отодвинула щеколду и выглянула во двор. На ближайшей к двери приёмного покоя скамейке лежало аккуратно свёрнутое одеяло; Бибинур сразу всё поняла, быстро подбежала и схватила закутанного младенца. Обратно шла уже не спеша, боясь поскользнуться на свежей наледи. Через пару минут в сестринской около найдёныша собралась толпа. Бибинур положила малыша на пеленальный столик и развернула одеяло. Двухнедельная девочка, надышавшись свежим воздухом, сладко спала.

Немцы вошли в их деревню в августе сорок первого и начали сгонять мирное население для последующей отправки в Германию. Моя бабушка, мамина мама, в своих воспоминаниях называла это эвакуацией. Она, конечно, была не слишком грамотна, эвакуация производится своими и на восток, в тыл, а тут немцы гонят на запад. Впрочем, что толку было с ней спорить? И вот идут они по августовской дороге на запад одним огромным потоком – старые, малые, женщины. А ещё домашняя скотинка, коровы – кормилицы и к тому же тягловая сила, которую можно впрячь в небольшую тележку со скарбом.

Я настояла, что провожу. Она всё пыталась отвязаться, но я перевела её через дорогу и проводила до дома. Предлагала завести в квартиру, для гарантии, но у подъезда сдалась. Там уже были поручни – если голова закружится, есть на чём повиснуть. Кроме того, тепло, не замёрзнет. Ну и соседи помогут. По дороге женщина рассказала, что долго восстанавливается после болезни, а я предложила ей соцработника.

Милые мои, хорошие, добрые и верные товарищи, как же иногда с вами тяжело! Сегодня сдержалась с трудом. Позвонил товарищ, с которым мы вообще редко общались. Встречались раза три в год на концертах в рок-клубе, да муж раз в год с их компанией ездил на рыбалку. Но теперь этот человек звонит два раза в неделю. И вот опять: «Может, отпустишь мужа на рыбалку? И сама, если хочешь, поехали». Да блин, я тебе три дня назад объяснила ситуацию. Какая рыбалка? Мы выходим на улицу, гуляем километр и возвращаемся, потому что у мужа не хватает сил.