Подросла Инна немного и устроилась нянькой, хотя и сама ещё была ребёнком. Мачеха сразу же стала требовать с неё деньги за койку. Всё образование, которое Инна смогла получить, – три класса школы. Пришлось рано повзрослеть. Получив паспорт, пошла работать в совхоз. Директор отнёсся к ней с пониманием и выделил койку в общежитии. Девчата на танцы, а ей не до того – выматывалась с утра до вечера на работе.

Милые девушки, одумайтесь! Ведь мужья – тоже люди. Большинство из них встают рано утром и возвращаются поздно вечером, зарабатывая на хлеб насущный, на нужды семьи и наших любимых детей. Если ещё вставать по ночам по первому зову молодой мамы, которая устала от малыша, то когда же мужскому организму восстанавливаться от физической нагрузки суровых трудовых дней?

В небольшом городе на берегу Волги, где она выросла, никто никуда не спешил. Жизнь текла плавно и размеренно, женщины ранним утром неспешно шли на базар прикупить свеженькой рыбки; мужчины после ночного лова отдыхали, покуривая папироски на пристани. Прогуливаясь по извилистым, узеньким улицам городка, было почти невозможно разглядеть стоявшие в ряд деревянные домики. Каждый утопал в пышной зелени сада.

Было видно, что Серёга с дамой не ожидали такого шикарного приёма и праздничного стола, буквально ломившегося от разнообразных блюд. Стол-то в честь приезда Женьки был укомплектован, а Серёга с подругой случайно попали на такой пир, но они явно были потрясены – видно, другие родственники оказались не столь радушны. Но самое интересное случилось в первый момент, когда мы уже сидели за столом всей нашей семьёй вместе с приехавшим Женькой, а Серёга с дамой только появились.

Как врач Аполлинария сразу ушла на фронт, Мария, окончившая курсы счетоводов, пошла работать учётчицей, Конон уехал в город, устроился на завод – ведь стране нужны снаряды, пушки, танки. Только двое младших сыновей, семилетний Ефим и четырёхлетний Дима, остались с родителями. Опустело родовое гнездо. Старшие работали не покладая рук, некогда было проведать родителей – всё только для фронта, для Победы.

"Мне эти сто грамм, может, жизнь спасли. Когда их нам стали выдавать каждый день, я не пил. Ну что это взрослому мужику – сто грамм! Сливаю во фляжечку, думаю: вот подкоплю и тогда уж со всем удовольствием чебурахну! Сливаю, сливаю, во фляжке уже порядочно, почти полная, и вот тут-то… В атаку пошли, сзади снаряд разорвался, и меня будто палкой по спине шандарахнуло. Я носом в землю упал, вскочил, ощупался – вроде целый".

А бригада уже сеяла. Матёрые трактористы, все трое, ходили в ночную смену, перекрещивали ячмень. Не имея привычки долго спать, днём они являлись на выгон посмотреть, как идут дела у авиации, и без приглашений помогали сколачивать дощатый сарай для передвижной электростанции, питавшей транспортёр. Ивану Петровичу Домашову, например, довелось вставить стекло в кривоватое окошко, подогнать дверь, а ещё – править неловко выброшенный из самолёта на землю распылитель удобрений.

Первое место его жительства было в квартире на бывшей улице Герцена, ныне Большой Никитской, где-то напротив Московской консерватории и Театра имени Маяковского. На первом этаже дома располагался букинистический магазинчик, принадлежавший бабушкиным родителям, а на втором они жили. Магазинчик перешёл в собственность Страны Советов после революции, но буфет остался в семье.

Войну Борис Израилевич вспоминать не любил. Самым страшным было даже не погибнуть от обстрела или бомбёжки – хотя и это тоже: только дурак не боится смерти! Сильнее всего боялись уснуть во время операции и потерять раненого. Бывали дни интенсивных боёв, когда врачи и медсёстры оперировали сутками напролёт – по пять-семь дней и ночей подряд. Замены у хирургического стола не было, раненых привозили десятками, и надо было успеть.

Жить без дружбы и душевного общения я не могу, вокруг меня всегда было много людей. Так что вскоре удалось сблизиться со следующей подругой. Общие интересы, похожие заботы, связанные с детьми… Мы до трёх часов ночи засиживались на её маленькой уютной кухне по выходным, разговаривая и смеясь, делясь секретами и переживаниями, то плакали вместе, то строили планы на будущее. Я чувствовала её сестрой, которой у меня никогда не было.

Однажды отец и его товарищи, приехав в город, увидели хлебный магазин и решили купить хлеба. Собрали денег, у кого сколько было. Отец зашёл в магазин – народу тьма. Длинная очередь, серая молчаливая масса людей. К солдатам у горожан отношение было уважительное, и отца пропустили к прилавку. Но с хлебом в городе, несмотря на снятие блокады, всё ещё было напряжённо, и хлеб ему продать не могли – его давали по карточкам.

В тот день Чёрная Вдова бродила по шоссе среди сожжённой техники, добивая одиночными выстрелами раненых гитлеровцев. Здесь же ей попался контуженный немецкий солдатик лет восемнадцати, удивительно похожий на погибшего старшего сына. Партизанка притащила паренька на себе в лагерь и стала выхаживать, уверяя товарищей, что это и есть её Костя. Из уважения партизаны не стали оспаривать её порывы…