Страшный Коля был в юности, так сказать, женолюб. Бабником я его никак назвать не могу: язык не поворачивается. Слово какое-то плоское. Коля просто очень искренне любил всех симпатичных девушек. Помню, стоит он как-то у чёрного входа мясного магазина на Ленинском. В белом халате и окровавленном резиновом зелёном фартуке. Точит топор на ножном точиле. Топор – типа бердыша. Халат у Коли на бицепсе треснул.

...У Глеба отлегло от сердца. Мама не сердится. А что там будет с ребёнком, его не заботило. Может, пацанка и не от него. Да и не до того было. Через пару дней его вызвал декан и сообщил, что доклад Глеба об архитектуре культовых сооружений индоиранских огнепоклонников признан заслуживающим внимания и ему предлагают перевод в МГУ. «Окончишь в столице пятый курс, защитишь диплом. А там, гляди, и аспирантуру предложат».

Процедура сватовства прошла без сучка и задоринки. Лялька, трёхлетняя дочка Олега и его жены Вероники, была в восторге. Мама пообещала по такому поводу сшить девочке роскошное платье, как у принцессы из мультика про спящую красавицу! Свадьбу решили отмечать в узком семейном кругу. От ресторана пришлось отказаться: у Виктора Кузьмича неожиданно проснулась застарелая язва желудка.

Когда в моей жизни случилась трагедия – бывший муж забрал нашего сына, – буквально все вокруг обвиняли меня. Этот ублюдок после развода преследовал меня шесть с половиной лет, постоянно писал кляузы во всевозможные инстанции, угрожал мне и моей семье, распускал грязные сплетни, шантажировал, вёл себя по-хамски, тайком настраивал против меня сына. А потом написал заявление в полицию, что мы со вторым мужем избиваем ребёнка.

Приехавший в начале девяностых из Ташкента Рашид был ослепительно красив, моложе Юлии на 15 лет и по тем временам почти богат. Юлия уже имела своё дело, и для счастья ей не хватало только любви. А Рашиду не доставало её хватки, он не знал города, так что их бизнес-союз был полезен обоим. Рашиду к тому же оказалось негде жить. Он вскоре переехал к Юлии, быстро нашёл общий язык с ее 12-летней дочкой.

Будь жива мама – была бы маленькая семья. Но мама ушла в одночасье, сильно подведя Риту. Дом продолжал быть туго набит присутствием мамы: её запахом, её вещами, эхом её басовитого голоса. Откроешь книгу – а оттуда выпадет вместо закладки открытка, присланная маме с другого конца страны каким-нибудь учеником-раздолбаем, а нынче большим человеком. Или на титульном листе – в весёлых, совсем не учительских завитушках, надпись: «Милому Ритёнышу в день её ангела».

Соседкой по купе оказалась красивая женщина. Знакомясь, назвалась Раисой Сергеевной. «Дородная, – подумал я. – Прямо кустодиевская». В глазах у неё была особенная ласковость, которая стала редкостью у русских женщин. Почему я подумал о женщинах, изображённых на холстах очень русского художника Бориса Кустодиева? Да потому что чай моя собеседница пила по старинке, точно купчиха…

Чашки и рюмки он держал на подоконниках, благо в одной только комнате было четыре окна и балкон. В простенках между окнами разместилась коллекция старинных вилок и ложек. В углу высился Монблан из старых чемоданов, в которых Всеволод держал одежду, обувь, свои работы и книги. Все стены были завешаны кожаными сумками, портфелями и ягдташами. Севке нравилась старая кожа...

С орденом Отечественной войны и нашивками за ранения Коля служил поваром в учебном центре, где готовили новых и новых новобранцев для пехоты. По радио «от Левитана» узнавал о боях на Курской дуге, о форсировании Днепра и операции «Багратион», в День Победы счастливо кричал «ура!» и размахивал поварёшкой… С тех пор Николай готовил пищу дома. Особенно удавались моему первому тестю борщи, рассольники и каши с мясом – гречневая и перловая.

Это сегодня его слова звучат как гром среди ясного неба и кажутся дикими, кощунственными, невероятными. А тогда на экранах и страницах газет всё смелее рассуждали, что Советский Союз ничем не лучше фашистской Германии, наших солдат сравнивали с гитлеровцами. Помилуйте, говорили, какой праздник, какой парад? Впору каяться и голову пеплом посыпать. Для меня утро 9 Мая начиналось с того, что я звонила в деревню дяде Ване.

Младенцем она практически не спала, орала день и ночь, доводя бедных родителей и соседей до нервного истощения. Научившись ползать, лихо качалась на шторах, обрывала обои, безжалостно уничтожала мамину косметику, разматывала магнитофонные бобины, переворачивала мусорное ведро и метко плевалась кашей. А когда пошла, начался период травм, длившийся лет пятнадцать. Она падала из окон, сваливалась с деревьев и качелей, попадала под машины и велосипеды, тонула в реках и морях...

Эх, мама! Откуда вам знать, что я со школьных лет общалась с друзьями брата и что у них душой компании был долговязый кучерявый весельчак Сёма, щедро снабжавший меня не вполне приличными для моего юного возраста книжками Севелы. Зато каким остроумием и весельем отличалось каждое произведение этого автора, в котором, тем не менее, явственно проглядывали и печальные нотки.