Самое страшное, если нарвёшься на лося и, растерявшись, сразу побежишь со страху – лось может легко догнать и поддеть рогами, а они у него очень мощные, мало не покажется. Один мальчишка из нашей деревни, зная это, целый день просидел на сосне, всё ждал, когда лось уйдёт, а тот долго стоял под деревом. Зато парень остался жив.
– Хм. Так к сосне можно навечно прилипнуть, смола-то у неё о-го-го. Через тысячелетия археологи найдут меня, окаменевшую, и будут ломать голову: то ли на сосне выросла непонятная сущность женского пола...

Нужно сказать, матерился дед Сашка постоянно и виртуозно, подсвечивая свою речь множеством нецензурных слов. Поэтому соседки не соглашались общаться с дедом и выходили на контакт лишь по необходимости, если требовалось что-нибудь починить по электричеству. Дед Сашка неплохо разбирался в электрике. А вот мужики его принимали. Не сказать что любили, но охотно останавливались и поддерживали разговор. «С нашим дедом никаких новостей не надо, всё знает и обо всём расскажет, – говорили они. – А если чего и не знает, о том домыслит». Телевизор старик особо не жаловал, а вот в удовольствии почитать умную книжку себе не отказывал.

Муж поддел находку ногой и поднял с земли. Это была золотая цепь сложного двойного плетения, с застёгнутым замочком, на ней висел очень крупный золотой крест. Цепь оказалась разорвана, видимо, какой-то человек внушительной физической силы содрал её с чьей-то шеи. Сразу оговорюсь, муж и сейчас очень далёк от веры в мистику, а уж тогда и подавно отрицал сверхъестественное. Принёс цепь домой. Я тогда понятия не имела, что нужно делать в таких случаях, чисто интуитивно решила опустить цепь с крестом на ночь в хрустальный бокал со святой водой. Находка выглядела совершенно чистой, без каких-либо пятен.

Дома я не выдержала, расплакалась. Позвонила в скит духовному наставнику, чего прежде никогда не делала и не делаю до сих пор. Но мне было так тошно, что хотелось в ту минуту оставить храм навсегда. Словно кто-то невидимый подсказывал аргументы в пользу этого решения: «Посмотри, сколько людей верят в душе, а в церковь ни ногой. Какая разница, где ты молишься? Богу можно и в поле молиться». И вдруг я почувствовала такую свободу, что словами не описать. Теперь не надо соблюдать посты и молитвенные правила, не надо покупать свечи и книги, вставать на раннюю службу в выходной. Предчувствие такой свободы окрыляло.

Когда муж купил билеты, Светин страх лишь усилился. Она старалась гнать его от себя, но получалось неважно. Однажды, уходя с работы, коллега загадала: пусть по дороге судьба сама даст ей какой-нибудь знак, стоит им лететь этим рейсом или нет. Села в вагон метро. Двери стали закрываться, и автоматический голос объявил: «Осторожно…» – но вместо привычного продолжения «двери закрываются» вдруг случился сбой. Автоматическую тётю заклинило, её голос трижды повторил как заведённый: «Осторожно… Осторожно… Осторожно…»

Конечно, у нас имелась возможность всё сделать бесплатно, но тогда бы пришлось ждать очереди до 20 месяцев. А вердикт медицинских профессоров и врачей звучал так: «У вас нет этих месяцев. У вас даже завтра нет, вы живёте только сегодня». Ну, это понятно. С их точки зрения, странно, что мы вообще до сих пор живы, а не умерли ещё вчера. Самые оптимистические прогнозы давали нам несколько месяцев. Я выслушивала от врачей такие ужасные вещи, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Груша – это Серёгин одноклассник. В девяностые он, вечный двоечник, прибился к знакомым бандитам и вскоре сам облачился в красный двубортный пиджак, сел за руль «БМВ» последней марки. Груша обожал лихачить пьяным, особенно любил обгонять кареты скорой помощи – там трудились два одноклассника. Показывал им стопку купюр, бахвалился: «Вы столько за десять лет не поднимете в своей лепильне. Так и сдохнете как собаки». Спустя год его нашли с девятью пулевыми отверстиями за рулём любимой машины. Груша был ещё жив.

В тот летний день я как раз отправилась в поле собирать иван-чай. Нынешним летом стояли такая жара и сушь, что всё отцветало очень быстро, поэтому следовало торопиться, иначе останется высушенный солнцем облетевший жмых. Порой счёт шёл на сутки, пропустишь всего день – и не успеешь. В Тюмень я перебралась не так давно, поэтому здешние места, богатые иван-чаем, знаю ещё недостаточно хорошо. Вот и поехала в поля наобум. Однако поле – это не лес, тут собирать урожай легче, тем более розовые краски иван-чая ни с чем не спутаешь. Но я выискивала такие места, чтобы иван-чай рос как можно дальше от дороги, и вовсе не из-за того, что он там более грязный.

С тех пор как я стала жить в благоустроенной квартире, пеку пасхи каждый год. Разумеется, не ношу их в церковь, но для меня пасха на столе является таким же ритуалом, как ёлка на Новый год или торт на день рождения. Я не хотела, чтобы мой ребёнок завидовал детям, в чьих семьях пекли и ели пасхи, ведь я сама, когда была маленькой, тоже прошла через это чувство. За всё детство мне лишь однажды посчастливилось попробовать этот невероятно красивый и обворожительный хлебушек.

Летом я жила далеко от родного города, в крупном посёлке у бабушки, невероятно доброй и очень верующей. Даже моё крещение состоялось по её инициативе, когда мне было почти пять. Мои родители – современные и не религиозные люди. Традиционные яйца на Пасху – вот и вся их дань православию. И вот мне уже одиннадцать. Я – круглая отличница с примерным поведением, мечта родителей. Мама даже не ходила на родительские собрания в школу, жалела своё время.

Голос бабушки снова стихал, и раздавался храп. На этом сказка заканчивалась. После войны, когда вернулся папа, снова стало не до сказок. Надя училась в школе, но учителя говорили, чтобы никто не ходил в лес: там можно наткнуться на мины или на бандитов, прятавшихся от суда. Дома тоже говорили о бандитах, потому что папа пошёл служить участковым, ему выдали пистолет.